© ТАСС: Генеральный директор Московского цирка Никулина на Цветном бульваре
18 декабря 100 лет назад родился советский актер и артист цирка Юрий Никулин, любимец публики и зрителей, запомнившийся ролями в фильмах «Бриллиантовая рука», «Андрей Рублев», ролью Балбеса в многочисленных работах Леонида Гайдая. В день юбилея артиста его сын Максим Никулин, генеральный директор цирка на Цветном бульваре, вспоминает о детстве, анекдотах и дружбе своего отца
Я редко видел отца в детстве, меня в основном растила бабушка. Но я на него не обижался никогда — я к его разъездам привык. Иногда я тоже ездил с родителями на гастроли, но когда был постарше. Очень сильно помогало, что я рос в большой дружной семье, в коммуналке, где все были родственники практически.
Я был в окружении людей, любящих друг друга, дорожащих друг другом, уважающих, помогающих. А любую разлуку, самую долгую, всегда вместе легче переносить. Тем более что мама с папой из всех городов писали письма. Причем мама начинала, а папа заканчивал. И обязательно были всегда рисуночки, какие-то комиксы на полях. Я все это помню и храню.
Последний юбилей, который мы отмечали, когда ему было 75 лет. Мы тоже стали к этому празднику готовиться, каждый день с режиссером приходили с утра и начинали его мучить вопросами, предложениями. И он каждый раз говорил: «Зачем это вообще все надо, зачем вы это затеяли, ну кому это все нужно? Официоз этот, поздравления эти какие-то, речи сладкие, этот бронзовый бюст народного героя, хлеб-соль, первый космонавт — ну зачем вам это все?»
Мы говорим: «Понимаешь, этого ждут. Такая обязательная вещь, надо потерпеть». Не его это тема была, непафосный был человек совершенно, всегда старался избегать вокруг себя шумихи.
Он самим собой был всегда, с кем бы он ни был
Самой комфортной его атмосферой был близкий круг из членов семьи и близких друзей. Нас было тоже, конечно, немало — когда собирались все вместе, получалось человек 20–25, а то и 30. Но это близкие люди, те люди, с кем приятно посидеть, которые на одну волну настроены друг с другом. Можно выпить, попеть.
Почему-то среди всех других советских артистов Никулина любили больше всех. И не за роли, не за актерское его мастерство и не за то, что он был замечательным клоуном смешным, а просто за человеческие качества. У него всего было в избытке — того, чего не хватает людям: любви, добра, честности, искренности, преданности, желания помочь в любой момент. И вот поэтому к нему все тянулись и именно за это его любили.
Наша советская власть
Когда наша большая семья еще жила в коммуналке, у него было такое прозвище, между нами — «Наша советская власть». Он очень много людям помогал в том, в чем советская власть не помогала, хотя должна была бы. Он не мог собой всю советскую власть подменить, и помочь всем он тоже не мог, но он помогал людям, которые к нему обращались с просьбами, и с просьбами действительно серьезными: это и лекарства, это и место в больнице, квартира, прописка, какая-то другая помощь.
Бывали случаи, когда уж совсем было поперек души, тогда говорил «нет». А так — отказывать не умел. Естественно, народ этим некоторый пользовался и в своих корыстных целях. Но если это было вот такое использование, то он не сильно зацикливался на этом. А если обманывали, он не прощал, как и предательства или измены.
Был случай, когда мы вместе здесь работали. Мне принесли довольно интересный проект, и я пошел к отцу, говорю: «Вот интересное предложение есть по гастрольным планам». Он посмотрел, посмотрел, говорит: «Вот если он здесь, в этом проекте, — фамилию мне показывает пальцем, — то меня здесь не будет». Я говорю: «Ты не понял, тебе ж с ним не водку пить и не сидеть вместе, ты его даже видеть не будешь». Он говорит: «Нет, ты не понял, мальчик, ты не понял. Если он здесь есть — меня здесь не будет». И все. И было бессмысленно разговаривать, убеждать. Он физически не мог там участвовать, просто зная, что присутствует тот человек, которого он исключил из своей жизни.
А вот когда его не стало, в спину стало поддувать. И поддувает до сих пор. Но мы уже к этому состоянию адаптировались.
Ну ведь смешно же было!
С анекдотами была такая история. Если отец узнавал новый анекдот, и я к нему приходил, он рассказывал его мне, тому, кто рядом: надо поделиться же! Потом он звонил, рассказывал маме. Потом рассказывал всем остальным. То есть я этот анекдот в течение какого-то времени слышал уже раз десять подряд. Но от этого он не переставал быть смешным (хотя и слышать его было больше невозможно).
Записывать и издавать анекдоты он начал при Коротиче — когда был новый «Огонек» и отца пригласили в общественный совет. Там также был Юрий Рост, кто-то из других артистов. Они раз в неделю собирались в редакции и обсуждали, какие материалы будут в следующем в номере «Огонька», а после садились пить чай и травили какие-то байки, а отец рассказывал анекдоты. И как-то Коротич сказал: «Юрий Владимирович, а давайте будем их печатать. В каждом номере четыре-пять анекдотиков. Как булка от Елисеева, только анекдоты от Никулина».
И он, естественно, то забывал, то еще что-то, срывал сроки. Начинали звонить редакторы, говорить: «Пора сдавать уже материал». Надо было срочно садиться, а когда через себя начинаешь это все делать, ты все забываешь сразу. Анекдот к месту хорош.
Когда он книжку начал писать, это кирдык. Он нас с мамой изводил просто. У него большая такая тетрадь, куда он записывал анекдоты, но последние годы он их записывал конспективно: то по финальной фразе, то как-то условно. И конечно, в итоге половину он забывал. Он мне звонил иногда ночью, какие-то фразы называл и говорил: «Помнишь такой анекдот?» И я говорил: «Я сейчас не помню, как меня зовут, потому что три часа ночи. Какой анекдот?» И он говорил: «Ну ведь смешно же было — раз я записал, значит, смешно было».
Я понял это, когда его не стало. Отец тогда собирал книжечку из своих собраний анекдотиков на криминальные темы, а именно — про новых русских. Отец начал писать, и его не стало. Мне тогда позвонили: «Может, вы закончите за него?» Ну как-то просто уже началось все. И я с огромным трудом за месяц это все закончил, потому что смешного на самом деле мало. Я перебрал весь интернет, купил кучу сборников: везде повторы, не смешно. А самое главное: больше половины — старые анекдоты, переделанные под эту тему.
Отец и сын
Отец, он со мной всегда общался на одном уровне. Он не снисходил до моего возраста, сразу для себя поставил, или это само собой стало, что я такой же человек, как он. Не в том смысле, что прямо как со взрослым, а именно с равным. Понятно, что и тексты попроще, и понятия примитивней нужны были, потому что я всего понять тогда не мог. Я и сегодня-то мало чего понимаю.
Но дело не в этом: не было такого вот сюсюканья какого-то, умиления. Были отношения — отец и сын. Позже это стало отношениями, что можно сесть и вместе выпить, наравне пообщаться. И когда мне было пять-шесть лет, я помню, он разговаривал со мной, мы гуляли, когда он в Москве бывал. Он меня водил по местам своего детства: Маков переулок, показывал школу, где он учился, гаражи, по крышам которых они бегали пацанами. И для меня это было совершенно естественно. Мы заходили иногда к его знакомым, он всегда меня с собой брал.
Правда, больше всего я не любил ходить к Жарову, а отец Жарова очень любил, уважал и признавал как замечательного артиста, классика жанра. А идти надо было далеко, на Котельническую набережную. А ходить туда я не любил, потому что у Жарова были две взрослые дочери, которым до меня дела не было никакого. А заняться мне там было совершенно нечем. Поэтому я сидел и ждал пару часов, пока они с Михаилом Ивановичем о своем, о высоком поговорят.
Долго вспоминали после этого, когда я уже взрослый был, как отец говорил: «Пошли к Жарову», я говорил: «Не хочу к Жарову». Такой был диалог.
Но с другой стороны, я отца больше и лучше узнал, стал понимать и чувствовать за те два с половиной года, что мы здесь вместе работали, дверь в дверь, кабинет в кабинет и общаясь каждый день по несколько часов и после работы тоже. Но все равно мало. Мой младший сын, когда деда не стало, мы что-то сидели разговаривали, и он такой: «Какой же я счастливый, что знал дедушку. Только очень мало». Как пел Окуджава: «Пряников сладких всегда не хватает на всех».
Пожалуй, наверное, тут можно говорить о дружбе, конечно. У меня не было такого чувства почитания его как человека высокого, недосягаемого. Не было зависти, потому что таланту завидовать бессмысленно, тем более такому. Но была и осталась надежда исключительно только на то, что хоть чему-то я от него научился. Вот в это хочется верить.